Житие и подвиги преподобного Иоанна Затворника Святогорского (1-ая часть)

Предлагаем вниманию наших читателей житие святогорского подвижника, составленное Андреем Федоровичем Ковалевским (1840—1901) – харьковским губернским секретарем, православным духовным писателем, одним из хроникеров жизни Святогорской пустыни на рубеже XIX-XX веков.

I

Многим из нас, читатели, досталось, вероятно, посещать богоспасаемый град Киев, его древнюю лавру и пещеры, в коих нетленно почивают угодники Божии. Поклоняясь их святым мощам, открыто почивающим, среди них находим не малое число затворников, заживо заключившихся в тесных и мрачных затворах пещерных, там скончавшихся и погребенных, так что и до ныне только малыя оконца в эти их затворы, с теплющеюся в них лампадою пред ликом угодника Божия, в затворе почивающаго, напоминают благоговейному поклоннику о высоте и трудности подвига, которым достиг он Царствия Небесного.

Невольно дивишься, с одной стороны, самоотвержению и крепости духа подвижников, с другой стороны — обилию любви их к Господу, ради которой предпринимался самый подвиг; невольно сравниваешь времена, давно минувшия, с настоящими и задаешься вопросом: возможно ли нечто подобное в наш XX век? По милости Божией, в церкви православно-русской, свято хранящей во всей чистоте веру своих отцов, доселе не оскудевают особые подвижники благочестия христианского, прославляющие жизнью своею и подвигами Господа Бога. Несмотря на обильные потоки суемудрых безбожных учений, коими наполняется святая Русь, успешно прозябает в ней еще семя святое — избранники Божии, которые, как путеводные звезды, руководят неопытных среди мрака лжеучений словом назидания, примером благочестивой подвижнической жизни. Давно ли стояли у кормила церкви русской приснопамятные святители — Филарет Московский и Филарет Киевский — столпы православия, Антоний Воронежский, Игнатий Кавказский — подвижники и учители подвижническому житию? Давно ли из тишины своих пустынных келий светили миру и назидали во спасение множества душ — Серафим и Марк Саровские, Леонид и Макарий Оптинские, Парфений Киевский, Георгий Задонский и многие другие? К их сонму, по всей справедливости, должен быть причтен в Бозе почивший затворник Святогорской Успенской пустыни, Харьковской епархии, иеросхимонах Иоанн, многотрудным подвигом своим обновивший в нашем веке древние подвиги пещерных затворников Киево-Печерской лавры, ибо подобно им много лет провел в тесном пещерном затворе среди меловой Святогорской скалы, мужественно боролся со всеми искушениями, свойственными столь возвышенному безмолвному подвигу, и помощию Божиею совершил его во спасение свое и в назидание своих ближних, видевших в лице его живой пример подвижничества древняго.

Родиною Затворника был г. Курск, родители его были небогатые мещане, по фамилии Крюковы, родился он в 1795 году сентября 20 дня и при святом крещении наименован Иоанном. (Год рождения затворника показан на основании его собственных слов, записанных иеромонахом Софронием, следуя чему полных лет жизни его до кончины в 1867 г. насчитывается 73 года, между тем в документах архива монастырскаго ему показано жизни 67 лет, на основании каковаго счета рождение его относится к 1800 году.)

Тихо и безвестно прошло его детство в семье родной, среди трудов и лишений. С семилетнего возраста ощутился уже в нем залог вышняго звания к исканию «единаго на потребу» спасения души. Однажды собрались на улице дети-подростки, в числе коих находился и Иван Крюков, будущий затворник; один из сверстников его Семен Мошнин, начал рассказывать о своем деде, который жил в монастыре и спасался в затворе (ред. Семен Мошнин — племянник прп. Серафима Саровского, сын родного его брата Алексея). Рассказ этот глубоко запал в душу Крюкова; он несколько раз принимался расспрашивать своего товарища о жизни и подвигах его дедушки, восклицая: «Ох, хорошо так жить и спасаться!» С этого времени мысль о монашестве составляла заветную мечту мальчика; спасти свою душу было единственным желанием его еще в столь ранние годы. Не достигнув еще девятилетнего возраста, начал он просить родителей своих отдать его в обучение грамоте, но просьбе этой суждено было испытать суровый отказ. Угнетенные бедностию родители находили излишним желание сына, видели в нем стремление к праздности и вместо школы поспешили отдать его в научение работать печные изразцы к хозяину строгому и суровому, с которым заключили форменное условие на бумаге. Условием этим мальчик отдавался на 7 лет в полное распоряжение хозяина-мастера, который обязывался в течение этого времени выучить его делать печные изразцы, расписывать их, муравить и выжигать, родителям же его уплачивать за него ежегодно 1 руб. 43 коп. ассигнациями, что в течение семи лет составило с небольшим 10 руб. ассигнациями.

Курск, Храм в честь иконы Пресвятой Богородицы Ахтырская. Художник — Владимир Парашечкин. По преданию этот храм посещала семья будущего Святогорского Затворника

Не сладка пошла жизнь мальчику в доме печника, который имел весьма суровый и взыскательный нрав и часто награждал учеников своих жестокими побоями, притом, по большой части, безвинно, единственно по своей строптивости и раздражительности. Ивану Крюкову с самого начала досталось испытать его жестокость: с перваго раза хозяин заставил его крошить и растирать в ладони масляныя выжимки, не показав при этом, как делать. Мальчик, не понявший работы, крошил выжимки, но не растирал их ладонью, между тем хозяин отлучился из дому, и некому было показать мальчику, как это делать. Возвратившись домой в сопровождении одного своего сотоварища, хозяин озлился на мальчика за неисправную работу и сильно ударил его ногою под правый бок. Удар был так чувствителен, что сидевший на земле мальчик повалился замертво навзничь и лишился чувств. Сотоварищ хозяина начал упрекать его за столь жестокое обращение с ребенком и затем поспешил вынести его на чистый воздух. Долго лежал там без дыхания и признаков жизни бедный ребенок и, наконец очнувшись, долгое время чувствовал сильную боль в бедре.

Однажды досталось Крюкову чуть не поплатиться жизнью от жестокости хозяина. Мастерская, где выделывались у него изразцы, была весьма неопрятна и темная: печь топилась без трубы, отчего в избе всегда расстилался едкий, резавший глаза дым. Выработанные изразцы ставились обыкновенно на верхние полки. Когда же приходило время топить печь, то их ставили на нижние полки. Однажды, занимаясь этим перемещением изразцов, Крюков не усмотрел одного изразца, оставшагося при топке печи на верхней полке, где он от печного жару и дыму растрескался и испортился. Увидев это, хозяин сильно начал бранить мальчика и, схватив в азарте испортившийся изразец, бросил его в мальчика острым углом, который нанес ему сильный удар в левый бок против сердца. Кровь хлынула изо рта Крюкова, и он опять замертво повалился на пол, посинел и похолодел, так что сам хозяин уже перепугался, вынес его на снег, так как дело было зимой, и долгое время растирал ему голову. Заметив в нем признаки жизни, он очень обрадовался, внес обратно в избу, говоря, что не на шутку перепугал его мальчуган. Нужно заметить, что испорченный изразец стоил в то время всего 1 копейку, ради которой безрассудный мастер чуть не лишил жизни человека.

Вообще тихий, безответный и беззащитный Крюков служил для него постоянным предметом нападок, озлобится ли хозяин на жену или детей, — злость вымещал на малолетнем работнике, на которого сыпались брань и удары.

Семь лет провел таким образом Крюков в плаче и слезах, терпел и крепился духом, утешаясь надеждою на Бога и лучшие времена. «Богу так угодно, нужно терпеть, — часто говаривал он сам себе, — авось все пройдет, будет житье получше». — К исходу семилетнего срока, хозяин его обеднел, оставил работать изразцы и работал только мелкую глиняную посуду, которую продавал на базарах. Крюков работал вместе с ним до урочнаго срока. По истечения срока, видя жестокость и несправедливость хозяина, видимо, не желавшего научить его в совершенстве ремеслу, оставил он его и поступил к другому мастеру, сперва за 54 рубля, а потом за 100 рублей в год.

Прожив у нового хозяина два года, Крюков пожелал оставить изразцовое ремесло и поступил приказчиком к одному торговцу скотом, с жалованьем в 100 рублей в год, но вскоре другой торговец начал через родителей Крюкова переманивать его к себе на жалованье в 200 рублей в год. Родители настояли, чтобы он принял это приглашение, и волей-неволей Иван Крюков принужден был прежде срока оставить прежнего хозяина и поступить к новому; это было ему не совсем по нраву, но бедность родителей, видевших в нем единственную поддержку, заставила его поступить по их желанию.

Вскоре затем родители начали предлагать ему вступить в брак; предложение это сперва весьма опечалило целомудренного юношу, лелеявшего заветную мечту о монашеской жизни; но положение престарелых родителей, выдавших дочерей своих в замужество и оставшихся в одиночестве, причем мать его, по болезненности своей, не способна была уже исправлять сама работы по домашнему хозяйству, — понудило добраго и послушного сына покориться их желанию и вступить в брак.

Вскоре затем умер торговец, у которого Крюков состоял приказчиком; сын же покойного повел торговлю неисправно, так что большая часть приказчиков, а в том числе и Крюков, от него отошли. В это время случилось Крюкову познакомиться с одним подрядчиком, мастером изразцовых печей, имевшим большую мастерскую и бравшим подряды на поставку печей по новым рисункам, убранных затейливою лепною работою, которая в то время очень ценилась и производилась обыкновенно самыми искусными мастерами. Новый знакомец убедил Крюкова оставить занятие торговлею и взяться за прежнее изразцовое ремесло.

Образец изразца начала XIX века

Поступив к нему в мастерскую, Крюков вскоре сделался одним из первых в ней мастеров. К этому послужил следующий случай: хозяин заведения получил заказ изразцовых печей по очень сложному, затейливому рисунку. Затрудняясь найти мастера к исполнению этой работы, он нарочно выписал для этого своего сына, обучавшегося в Москве лепному искусству. Для образца сделана была одна печь, оказавшаяся далеко не подходящею к нужному рисунку. Видя это, Крюков, без ведома хозяина своего, начал сам мастерить подобную печь и его печь вышла гораздо лучше печи, сделанной хозяйским сыном. Обе печи, поставленныя рядом, показаны были хозяину: он очень обрадовался, увидев сделанную Крюковым печь, а сына своего жестоко избил, поставляя ему в укор, что простой изразцовый мастер превзошел его, ученого лепщика. С тех пор, в течение 8 лет, Крюков заправлял у него в заведении производством подобных печей, получая в год по 600 рублей жалованья и пользуясь полным доверием и любовию своего хозяина. По истечении восьми лет, искусный мастер Крюков открыл отдельно от хозяина своего фабрику изразцовых лепных печей и других подобных произведений, исполнял значительные подряды по этой части и получал весьма хороший прибыток. Кроме того, имел он два постоялых двора для проезжающих и гостиницу, которые тоже приносили ему порядочный доход.

Таким образом вел он дела свои в отличном порядке 9 лет. Во все это время он отличался трезвою и благочестивою жизнью, любил посещать храмы Божии и всегда памятовал прежнее желание свое посвятить себя подвигам монашества. И вот пришло то время, когда промыслом Божиим желанию этому суждено было осуществиться: супруга его умерла, он остался бездетен: вскоре затем похоронил он и престарелаго своего родителя, после которого на его попечении осталась одна болезненная старуха-мать.

Сестры его были в замужестве и жили отдельно; к ним желал он приютить свою мать, обеспечив ее средствами к жизни, сам же немедленно хотел оставить суету мирскую и удалиться в монастырь. «Слава тебе, Христе Боже, — восклицал он от глубины боголюбиваго своего сердца. — Слава Тебе, Милосердному, что освобождаешь меня, наконец, от сей мирской суеты! Велико Твое, Господи, ко мне милосердие, что вспомнил меня недостойного и не допустил меня до конца погрязнуть в заботах житейских».

Но не без препятствий был и на сей раз порыв пламеннаго желания его работать единому Богу, сначала старуха-мать решительно объявила ему, что пока жива, не отпустит его в монастырь. Тщетно убеждал ее почтительный и любящий сын не стеснять более его и не удерживать силою среди сетей и соблазнов мирских. Но что не могли сделать убеждения сына, — волею Божиею — достигнуто разумным и действенным словом одного знакомаго им благочеставаго помещика, которому пожаловалась мать на желание сына оставить ее и удалиться в обитель. Расспросив подробно старуху о всех обстоятельствах жизни ее сьна и узнав, что еще в ранней молодости таилось в нем желание монашества, не исполнившееся тогда единственно по причине препятствий со стороны родителей, помещик прямо сказал, что, если она и муж ея погрешили тогда, ей предстоит теперь исправить прежнюю ошибку, и не задерживать сына, чтобы, в противном случае, не дать ответа за него пред Богом. Слова эти имели заметное влияние на старуху: она начала размышлять об участи сына, поплакала за него и сказала сыну: «Бог с тобою, отпущу я тебя в монастырь, иди с Богом и молись там за меня». — Обрадованный сын поклонился в ноги матери, благодарил Господа за умягчение ея сердца, и весь тот день провел в радости духовной. «Точно светлый Христов день казался мне этот день», — вспоминал он впоследствии.

Мать его имела довольное количество икон в своем доме, из которых ценныя были украшены серебряными и золочеными ризами, — и говорит она ему: «Какую из икон моих дать тебе на благословение в монастырь, сынок? Минув дорогия, богато украшенныя иконы, сын избрал на благословение себе медный литой крест, которым и благословила его мать.

Крест этот был с тех пор неизменным спутником его жизни: он носил его всегда на груди, на толстой и тяжелой железной цепи. Нужно сказать, что в то же время сделал он себе из толстаго шиннаго железа вериги, состоявшия из пояса и наплечников, весившия около полпуда, которыя, возложив, на себя для усмирения и умерщвления своей плоти, носил затем постоянно.

После полученнаго от родительницы согласия и благословения на поступление в монашество, Крюкову предстояло еще испросить разрешение на это Курскаго мещанскаго общества и закончить подряды и расчеты по ним. Уплатив обществу все следовавшие с него платежи и взыскания, он не замедлил получить от него увольнительную бумагу.

В деле же с подрядами его видимо задерживали хозяева, с коими он имел расчеты. Услышав о намерении Крюкова идти в монастырь, многие из прежних его заказчиков уклонились от должных ему платежей, и даже пред судом, поправ совесть, в глаза говорили ему, что ему не должны. «А если не должны, — ответил им Крюков, — то Бог с вами. Бог в милостыню сие от меня да примет, вам же чужое в прок не пойдет: отчего же вы прежде этого мне прямо не сказали, а только время проводили, обнадеживая меня уплатою?» Таким образом около тысячи рублей пропало у Коюкова, но прискорбнее для него было то, что целых полтора года задерживали его эти дела среди суеты мирской.

Наконец, увидел он себя совершенно свободным, устроил родительницу свою с одною из замужних своих сестер, распростился с нею не без слез и, возложившись на Господа, оставил навсегда дом свой 1833 года 30 июня, имея от роду 38 лет и 5 месяцев.

II

С посохом странника направился он сперва в Киев помолиться и поклониться св. мощам Киево-Печерских чудотворцев, поговел в лавре Печерской и, по совету духовника, решился избрать местом подвигов своих Глинскую Богородицкую пустынь Курской епархии, куда и отправился из Киева, усердно моля Господа устроить во спасение его путь.

В то время настоятельствовал в Глинской пустыни опытный в духовной жизни муж — игумен Филарет, восставивший из совершеннаго упадка эту пустынь и водворивший в ней строгий чин и устав Молдавских и Афонских монастырей, перенесенный спостниками и учениками знаменитаго старца Молдавского, Архимандрита Нямецкой лавры Паисия Величковского, из Молдавии в Софрониеву Молченскую пустынь, той же Курской епархии, где полагал начало сам игумен Филарет и откуда впоследствии перенесено пустынное чиноположение в Глинскую пустынь.

Глинская Богородицкая пустынь

Прибыв в Глинскую пустынь, Крюков очень пленился ея уединением среди лесной чащи и, став у святых ворот обители, со слезами помолился Матери Божией — Начальнице и Покровительнице места того, чтобы сподобила его быть принятым и потрудиться во спасение души в ея обители. Нужно сказать, что вместе с ним зашли в обитель другие курские богомольцы, шедшие с ним в Киев и обратно, в том числе и одна из его сестер; видя внешнее смиренное и небогатое устройство пустыни, они начали отклонять Крюкова от поступления в небогатый монастырь, где труды послушания будут, по-видимому, соединены с большею тяжестию, чем в других, более обеспеченных монастырях. В гостинице монастырской, где они остановились, опасения эти нашли себе поддержку в рассказе одного инока Глинской пустыни; он, между прочим сообщил, что глинские монахи и теперь уже нуждаются в хлебе, и вероятно многих из братии игумен вынужден будет выслать из монастыря. Рассказ этот поверг в большую скорбь и уныние Крюкова; ему не страшны были недостатки обители в пропитании, а страшило то обстоятельство, что водворившись в ней, вдруг вынужден будет выйти из нея помимо своей воли. Чистосердечно рассказал он свое намерение и свои опасения иноку, заведывавшему гостиницею монастырскою. Осведомившись о наружности и имени монаха, который смутил Крюкова своими рассказами, гостинник сказал, что монах этот сам расстроен по действу вражию и других в монастыре расстраивает своими вымышленными рассказами, которым отнюдь не следует верить. Затем советовал ему не малодушествовать, но проситься у настоятеля о зачислении в число братии.

В то время, по случаю приезда в монастырь преосвященного Владимира, епископа Чигиринского, викария Киевского, нельзя было ему лично просить об этом игумена Филарета, занятого приемом высокаго гостя; о просьбе своей он сообщил игуменскому келейнику, который обнадежил его благоприятным исходом. Успокоенный и обрадованный Крюков проводил сестру и спутников своих, а сам остался в Глинской пустыни, живя пока в гостинице до требования от игумена.

игумен Филарет

Вскоре затем, по отъезде преосвященнаго Владимира, был он позван к игумену Филарету; в келию его он вошел не без трепета и благоговения, и как бы готовясь предстать пред лице Божие.

«Что ты к нам пришел, раб Божий, и что тебе нужно?» — спрашивал игумен.

«Желаю в обители вашей потрудиться во спасение грешной моей души», — смиренно отвечал ему Крюков.

«На какое время?» — еще спросил игумен.

«Если Богу будет угодно, то по конец моей жизни».

«Хорошо», — сказал игумен н начал расспрашивать его о звании, местожительстве, отпущен ли обществом и имеет ли в том бумагу. Получив удовлетворительные на все ответы, осведомился, чем он занимался в мире и к какой работе и послушанию более способен.

Крюков сообщил, что в мире имел свою фабрику, выделывал изразцы и лепные печи, кроме того, имел гостиницу и постоялые дворы.

«Все это нам не нужно, — сказал старик Филарет, — а вот сумеешь ли ты печку скласть? Это нам нужно».

Хотя работа эта и не была Крюкову хорошо известна, но он видел ея производство и, не желая отказываться от труда, сказал, что не ручается за хорошее устроение новой печки, но старую починить может. «Если починить сможешь, то Матерь Божия поможет тебе и новую скласть», — сказал набожный Филарет и, взяв к себе его увольнительную бумагу, определил его сначала в гостиницу монастырскую помогать гостиннику. Это было 26-го августа 1833 года. В таком послушании и пробыл он полтора года. Затем перевели его в монастырь и дали особую келью. В то время хорошие нанятые печники перекладывали печи в зимней церкви Глинской пустыни; Иоанну Крюкову благословлено было прислуживать им при работе и вместе с тем присматриваться к ней и научиться печному ремеслу, высмотрел, как делать печные обороты, решился прежде всего испробовать уменье свое над печью в собственной келье, которая была угарна и часто дымила. Опыт оказался удачен, и потом он начал класть печи в келиях других братий. Ему даны были в помощь послушники молодые, которые часто переменялись и причиняли ему немало хлопот и скорбей, ибо за неисправность их, по большей части, приходилось пред начальством монастырским отвечать ему одному. По случаю перестройки монастырского подворья в городе Глухове, как печнаго мастера, послал его игумен туда на целый месяц, и памятно ему было это время, по причине тоски и скуки, которыми искушался он вне врат монастыря, среди мирской суеты.

С самого поступления в монастырь отличался он особым простосердечием, простотою в обхождении и искренностью в словах; был очень усерден и неутомим при молитве, так что, кроме неопустительнаго посещения церкви при всех службах, в Глинской пустыни весьма продолжительных, он и в келии своей все свободное от работы время дня и значительную часть ночи посвящал молитве, сопровождая ее многочисленными земными поклонами.

С простотою нрава соединялась в нем детская вера, глубокая и искренняя, чуждая сомнений и колебаний и весьма близкая к той вере, которая заповедана Спасителем в Евангелии (Мф. 17:20), которая и проявилась однажды весьма замечательным случаем.

Вскоре по приезде своем с послушания из города Глухова, Иоанн увидел однажды большое стечение народа у святых ворот обители, привлеченного туда одним больным, одержимым духом нечистым, который в страшных конвульсиях, с пеной у рта, изрыгал богохульства и не хотел никак идти в церковь, куда силою влекли его пять человек его присных. Состояние этого больного живо тронуло Иоанна: он подошел к нему безбоязненно, взял за руку, начал уговаривать успокоиться, что видимо подействовало на больного, который присмирел. Иоанн попросил сопровождавших его сродников свести больного в его келью и оставить там полежать, а самим советовал идти в церковь на бдение, так как был канун воскресного дня, и в церкви началось уже праздничное богослужение. Сродники не решались оставить беспокойного больного, но Иоанн успокоил их обещанием присмотреть за ним во время их отсутствия. Таким образом, больного повели к его келье; впереди его шел сам Иоанн, указывая дорогу, которая шла мимо келий духовника братского, случившагося в то время на пороге своей келии.

«Куда ведешь ты больного? — спросил духовник, — неравно что случится, ведь он не в своем уме!?»

Исцеление бесноватого. Клеймо иконы преподобного Иоанна Затворника с житием.

Взяв у него благословение, Иоанн сказал с простотою, ему свойственною: «Авось Господь поможет, ничего недоброго не случится», и провел больного в свою келью, которая была при ограде монастырской, в башне, имела всего одно окно и теснотою своею походила скорее на тюремное заключение. Больной из предосторожности был скован по рукам и ногам; оковы эти немедленно снял с него Иоанн, несмотря на все предостережения его спутников, которых всех отослал в церковь, а сам остался в келье, затворился в ней вместе с ослабевшим, бесчувственно лежащим на полу больным, и начал со слезами и земными поклонами молится Богу о его исцелении. До полуночи продолжал он свою молитву; во все времена ея больной не делал ни малейшаго движения и только тяжело дышал наподобие умирающего. Окончив молитву, Иоанн прилег на полу подле больного и положил свою руку ему на сердце, которое страшно билось и трепетало. Больной как бы заснул; забылся дремотою и Иоанн, и таким образом время прошло до утра. На утро больной встал совершенно здоровым, осмысленно отвечал на все вопросы Иоанна и пришедших за ним сродников, сам пожелал пойти в церковь, где беспрепятственно выстоял литургию, и отправился затем из монастыря совершенно исцелившимся от прежняго недуга. Испросив исцеление неисцелимому дотоле больному, Иоанн не превознесся этим во вред себе, но просто, чисто по-детски, отнесся к событию этому, как к обыкновенному, не выходящему из уровня других событий его жизни, всецело преданной и посвященной Господу, — хранившему его от особых искушений гордостью. Обратимся затем к нити повествования нашего о последующей жизни Иоанна.

Он по-прежнему проходил некоторое время послушание печника, по-прежнему испытывал немало скорбей от помощников своих — молодых послушников, часто производивших общую работу небрежно, и тем возбуждавших неудовольствие со стороны братии, в келиях которых производились работы, за что приходилось по преимуществу отвечать не им, а Иоанну, как первому мастеру, заведывающему работою. Труды его, впрочем, ценил игумен Филарет; он возвел Иоанна в первую степень монашества — рясофор, и относился к нему с благоволением, как к доброму труженику. Тем не менее, нарекания от братии за неудачно сложенныя печи убедили Иоанна, что он, быть может, действительно не способен к этого рода работе, и понудили его желать перемены послушания.

Однажды вечером, после вечерняго правила, в раздумии шел он к себе в келью, обсуждая мысленно, каким образом достигнуть ему желаемой перемены. Проходил мимо большого дерева, стоявшего на его пути в ограде монастырской, имевшаго очень развесистыя ветви; при взгляде на него, ему внезапно явилась мысль юродствовать Христа ради и подвиг юродства начать с того, чтобы взобраться на ветви этого дерева и там поселиться на подобие птиц, пребывая там в непрестанной молитве. Он начал обдумывать, каким образом начать этот нелегкий, многоскорбный подвиг и, занятый мыслью о юродстве, взошел в свою келью и начал со слезами молиться Господу Богу, взывая: «Управи, Господи, путь мой во спасение, укажи мне истинный путь спасения, наставь меня темнаго, как мне душу спасти?» Долго молился он и плакал, с умилением взирая на икону, бывшую в его келье, на которой изображены были лики Господа Саваофа, Спасителя и Богоматери, затем лег на койку свою, стоявшую по правую сторону иконы, заснул, и снится ему, будто койка его стоит налево от иконы, келья же его ярко освещена лампадою; пришли два прекрасных юноши в белых одеждах, подошли к нему и приподняли его с койки, наложили на него светлую священническую ризу и сказали: «оставь мысль о юродстве: это не твой путь»... и затем стали невидимы. Сон был весьма тонкий, более похожий на дремоту. Проснувшись, Иоанн слышал благовест к заутрени, поспешил в церковь и стоял всю службу в радостном трепете, размышляя в себе о виденном им знаменательном сновидении, ясно служившем ответом свыше на вчерашнюю слезную молитву. После утрени вошел он к гостиннику, которому с поступления в монастырь имел особое доверие и с которым часто советовался о предметах духовных. Откровенно исповедая ему помысл свой о юродстве, молитву свою об указании пути ко спасению и последовавшее затем сновидение, Иоанн просил старца гостинника сказать ему свое мнение. Гостинник сказал, что сон хорош, и посоветовал ему рассказать его духовнику братскому, видя же робость и нерешимость Иоанна, сам вызвался передать духовнику все слышанное.

Духовник тоже признал сон Иоанна знаменательным. Узнав, что он неграмотный, благословил ему учиться грамоте и дал для этого ему из келии своей псалтырь славянской печати. При помощи грамотнаго мальчика, бывшаго в числе келейных игумена, Иоанн, сметливый и понятливый от природы, скоро приобвык к грамоте, начал читать церковную и гражданскую печать и даже скоропись, а впоследствии, под руководством того же малолетняго учителя своего, научился несколько и писать.

Глинская икона «Рождество Пресвятой Богородицы». Литография. 1891 г.

Потрудившись ровно 4 года в послушании печной работы, он был назначен затем игуменом в трапезу братскую, каковое послушание проводил полтора года. В это время повторился, подобно прежнему, случай исцеления бесноватаго по его молитве. Больной был из дворянского сословия. Иоанн взял его к себе в келию, долго молился о его исцелении и на утро отпустил от себя в здравом уме, без всяких признаков прежняго недуга. Делал это он единственно из сострадания к страданиям больного, по особому внутреннему побуждению, которому не мог противиться и, когда больной стал его благодарить, просил сказать ему свое имя, то он от всякой благодарности уклонился и даже имени своего не сказал, посоветовав Бога благодарить, а не его.

После трапезного послушания игумен назначил его экономом и в 1840 году июня 22-го дня постриг его в совершеный сан иночества — в мантию, наименовав Иоанникием. В должности эконома пробыл он в Глинской пустыни пять лет, до самаго переселения своего в Святогорскую пустынь, пользуясь доверием игумена Филарета и его преемника, игумена Евстратия, и управляя экономиею монастырскою с немалою пользою для обители. После игумена из братии его особенно любили казначей иеромонах Арсений и иеромонах Феодосий, будущие настоятель и духовник Святогорские, которым нравились его простосердечие, усердие к послушанию и честность.

Одиннадцать лет провел он в Глинской пустыни, преуспел в ней духовно, приобрел навык к великим подвигам и трудам и, как воин Христов, во всеоружии преподобия и святыни перешел в Святые Горы обновить древние подвиги тамошних прежних подвижников.

III

Древняя святыня обители — храм святителя Николая на меловой скале, принявшей внутрь себя на 17 лет пещерного затвора преподобного Иоанна

в Харьковской епархии на лесном гористом берегу Севернаго Донца у подошвы чудной меловой скалы, отвесным конусом выступающей из лесной чащи и отражающейся в зеркальной поверхности вод Донца, в одной из лучших по красоте местностей Украины, существовала древняя, некогда знаменитая и многолюдная, обитель Святогорская, упраздненная в 1788 году.

Святогорский Успенский монастырь Харьковская губерния . 2007 г. Холст масло. Сергей Панасенко

Обитель эта особенно известна была далеко в окрестности своею святынею — чудотворным образом Святителя и Чудотворца Николая, по преданию, явившимся в средине Святогорской скалы, где неведомыми подвижниками древности ископаны были узкие пещерные ходы, с тесными келиями по сторонам и пещерною церковью посредине.

После упразднения обители Святогорской, на месте ея уцелели: прежняя каменная соборная церковь Успения Богоматери, стоявшая у подошвы святогорской скалы, и каменная небольшая церковь Святителя Николая, на самой вершине скалы, ветхая каменная колокольня с святыми под ней воротами и два-три деревянные домика, где помещались священник и причетники, отправлявшие церковную службу в церквах прежняго монастыря, частию для окрестных жителей прежних монастырских слобод, частию для поклонников-богомольцев, и во время запустения не забывавших святаго места, но в довольном количестве стекавшихся летним временем для поклонения чудотворной иконе Святителя Николая.

Богатые вотчины прежняго монастыря, пожалованные по его закрытии Императрицею Екатериною II светлейшему князю Потемкину-Таврическому, впоследствии перешли к соименным ему Александру Михайловичу и Татьяне Борисовне Потемкиной.

Потемкина Татьяна Борисовна. Портрет работы ТА. Неффа

Татьяне Борисовне, этой верной рабе Христовой, столь известной своим христианским благочестием и благотворительностью православным сынам России, принадлежит первая мысль о восстановлении древней запустелой обители в их Святогорской вотчине. Благая мысль эта нашла себе деятельную поддержку в тогдашнем архипастыре Харьковском, знаменитом проповеднике и ревнителе иночества преосвященном Иннокентии Борисове, впоследствии архиепископе Херсонском и Таврическом.

Портрет епископа Иннокентия (Борисова). Неизвестный художник. 1840-е гг.

По утверждении Государем Императором Николаем I всеподданнейшаго доклада Святейшаго Синода о восстановлении в Святогорье монастыря на правилах общежития, под наименованием Святогорской Успенской общежительной пустыни, архипастырь и благочестивые ктиторы озабочены были приисканием настоятеля и первоначальнаго братства для нововозникшаго монастыря.

В это время, после смерти игумена Филарета, последовавшей в 1841 году, в Глинской пустыни некоторые из братии смутились порядками новаго игумена Евстратия, который начал несколько изменять и облегчать строгий чин и устав продолжительных служб церковных, заведенный игуменом Филаретом, с чем никак не могли примириться ревностные его приверженцы.

Случилось быть тогда в С.-Петербурге, по делам монастырским, казначею Глинской пустыни иеромонаху Арсению и познакомиться с боголюбивыми Потемкиными, которые, узнав его поближе, увидели в нем опытнаго в духовном отношении человека, весьма способнаго для нужной им цели, почему не замедлили предложить ему быть первым настоятелем в возобновляемой ими Святогорской обители, собрать туда братство и ввести строгий чин и устав Глинской пустыни. Предложение это было принято отцем Арсением.

Возвратившись в Глинскую пустынь, он начал собирать в ней братство для новаго монастыря. Сам отец Арсений был одним из ближайших и любимых учеников святопочившаго игумена Филарета и ревнителем устава, им заведеннаго в Глинской пустыни, поэтому недовольные порядками игумена Евстратия, ревностные приверженцы игумена Филарета, охотно отозвались на приглашение отца Арсения идти в новый монастырь, чтобы завести там чин и устав приснопамятнаго старца. Иеромонахи Феодосий и Анатолий, иеродиакон Дамаскин, рясофорные монахи Григорий, Косьма и Стефан (впоследствии архимандрит Герман, преемник отца Арсения в настоятельстве), иеромонах Киприан, бывший духовник братский, и иеромонах Серапион и другие, в числе 12 человек, в том числе и эконом, монах Иоанникий — последовали за новоназначенным игуменом (впоследствии архимандритом) Арсением, из Глинской пустыни в Святогорскую.

1844 года, 20 апреля прибыло это небольшое братство иноческое на новое место подвигов, а 15 августа того же года, на праздник Успения Пресвятыя Богородицы, совершено преосвященным Иннокентием при многочисленном стечении народа, торжественное обновление и открытие монастыря, сделавшегося с тех пор опять заветною святынею Украины и местом богомоления многих тысяч людей.

Первоначальное братство кое-как разместилось сперва в тесных домиках прежних священно-церковнослужителей и началась затем усиленная работа по возведению необходимых монастырских зданий.

Экономом в Святогорской обители был назначен Иоанникий, приобретший уже некоторую опытность в этом послушания в Глинской пустыни и пользовавшийся притом полным доверием настоятеля — отца Арсения. Ему, по свойству послушания своего, более иных приходилось понести трудов и испытать скорбей при этих работах: кроме надзора за подрядчиками и нанятыми рабочими, за доброкачественностию строительных материалов, на нем лежала еще нелегкая обязанность согласоваться и с желанием настоятеля и желанием Потемкиных, от которых большею частию получался строительный материал. Управитель Потемкина нередко действовал при постройках совершенно произвольно и причинял немало скорбей ревностному эконому, которому вменено было настоятелем, по возможности, во всем уступать и мало противоречить, меж тем, как за недостатки в постройках впоследствии приходилось отвечать ему одному. Особенно много скорбей понес эконом при постройке гостинцы монастырской. Теснота места, окруженнаго с одной стороны горами, а с другой берегом Донца, понудила отсечь несколько соседней горы, чтобы очистить нужную для построек площадь, на что, по предложению архитектора, за отсутствием настоятеля, эконом решился без его разрешения. Это послужило поводом гнева на него настоятеля, опасавшегося обвалов горы и того, чтобы расчистка эта не повлекла за собою необходимости еще более обсечь горы и расчищать местность свыше предложеннаго. Впрочем, вскоре затем отец Арсений убедился, что его опасения в этом были напрасны, грунт горы был крепок и обвалов не случалось, так что под остальныя постройки сам уже он приказал расчищать и отсекать горы, так как площадка, уступленная природою, для жития иноческаго в Святых Горах была слишком тесна, и без подобной расчистки гор невозможно было никак правильно и удобно разместить на ней здания монастырския.

В должности эконома Иоанникий много потрудился и способствовал внешнему благоустроению монастыря. Усердие его было оценено настоятелем, который исходатайствовал ему рукоположение во иеродиакона, которое совершено преосвященным Иннокентием 1849 года 15 августа. Оставаясь на прежнем послушании экономом, понес он также много трудов и скорбей при постройке двух братских корпусов в самом монастыре: под одним из них тоже пришлось расчищать место и отсекать гору, что по прежнему не обошлось без неудовольствия со стороны настоятеля, под другим каменные своды оказались не совсем прочными и требовали подпор, которыя долгое время упорствовал ставить управляющий Потемкиных, пока трещина в стенах не доказала справедливости требования эконома. Также хлебные амбары и ледник пришлось ему вновь строить, применяясь к желанию настоятеля, хотевшаго, чтобы несмотря на небольшое пространство, занимаемое постройками, здания были поместительны и удобны, чего достигал эконом не без усилий.

Вскоре затем Иоанникий сделан был гостинником, оставаясь при этом, по прежнему и экономом. В это время Господь сподобил его посильно послужить к открытию и возобновлению сокрытаго в недрах земли святилища лет древних, благоволением Божиим открытаго к духовному утешению Святогорских иноков и на их священной почве. В древнем Святогорском монастыре существовал некогда на восток от монастыря в полугоре отдельный пещерный храм, по признакам, очень древняго происхождения, ибо уже в начале прошлаго столетия обветшал, засыпался землею, которая поросла лесом, таким образом, совершенно скрылся от взоров людских. Запустение это началось еще во время существования древняго монастыря, упраздненного только к концу прошлаго столетия (XVIII-го), и неизвестны причины, почему монастырь этот допустил запустение святилища столь древняго. Под конец существования прежняго монастыря только смутное предание имелось в нем о существовании в этом месте пещернаго храма во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских.

Один из послушников монастырских, по имени Михаил, пася стадо монастырскаго скота на месте пещерного храма, нечаянно открыл отверстие в земле, служившее входом туда, о чем и сообщил монахам прежняго монастыря, которые имели намерение открыть его и возобновить, но закрытие монастыря, вскоре затем последовавшее, помешало этому, и открытое отверстие опять засыпалось и покрылось землею. Промыслом Божиим, этот самый Михаил, уже столетний почти старец, по закрытии монастыря проживавший в вотчинах Потемкиных, дожил до возобновления монастыря в Святых горах, поступил в число его братии и при пострижении наречен соответственным его возрасту библейским именем Мафусаила. Он поведал настоятелю и братии ново-открытаго монастыря о существовании пещернаго храма преподобных пещерских, открытаго им в молодости, и указал самое место, на котором еще ранее того благоговейный старец обители, духовник иеромонах Феодосий, видел по ночам свет, как бы выходящий из недр земли. Настоятель отец Арсений, и ктиторы обители — Потемкины с благоговейною радостию приняли это известие, внушившее им живейшее желание — открыть следы пещернаго храма и возобновить его, как залог благословения прежних подвижников этого святого места.

С благословения преосвященнаго Иннокентия, тоже принявшего особое участие в этом деле, по указаниям столетняго Мафусаила, начались раскопки земли на месте храма сперва одним управляющим Потемкиных, без участия монахов, но оказалось безуспешным, ибо Богу угодно было, чтобы храм изрытый, без сомнения, руками иноческими, ими же был и открыт.

По благословению настоятеля, эконом Иоанникий, собрав к себе способную к труду сему братию, после усердной молитвы к Богу, начал раскапывать полугору на указанном месте. Приступил он к этому делу с особым благоговением, с постом и молитвою, ибо отнюдь не надеялся на силы человеческия, а боле уповал на помощь Божию. «Дело священное», — говорил он собравшейся для раскопки братии, и всех приглашал усердно молиться Богу, да не посрамит их упований — обрести сокрытое в недрах земных святилище.

На месте подземного храма не было никаких даже признаков, могущих указать его место: все поросло лесным кустарником, сравнялось, и лишь небольшая возвышенность имелась на почве. Став на этой возвышенности, эконом приметил при склоне ея, на правой стороне, небольшую впадину, вроде засыпанной ямы, в которой признал следы отверстия, открытаго в молодости Мафусаилом. С этой впадины начали копать землю, и на 3-х аршинном расстоянии от поверхности, открыли сначала окна, ведущия в церковь, наконец и самую церковь, свод которой сохранился в целости, внутренность же была полузасыпана землею; монашествующие начали вынимать ее в своих одеждах, причем открылись помост, следы алтаря и прочия части подземнаго храма.

Велика была радость Святогорской братии: новооткрытый храм спешили отделать и вновь освятить, причем эконом упросил отца Арсения, для большаго простора, расширить его притворами направо и налево, которые под непосредственным его руководством и были выкопаны в земле руками иноков. Таким образом, если предположить, что храм этот в древности ископали иноки — в новейшее время откопали, счистили и распространили его тоже исключительно иноки.

Для новооткрытого храма Иоанникий, между прочим, собственноручно вырубил из цельного дикаго камня престол, в нем поставлен был железный благоукрашенный иконостас, оштукатурены и окрашены стены, и храм, наконец, освящен во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских, имени которых, по преданию, и прежде был посвящен. Ныне он служит заветным святилищем Святогорской обители и свидетельствует о трудах прежних и новейших ея подвижников, в том числе и ревностного эконома Иоанникия, столь потрудившагося при его возобновлении.

Кроме этого храма, под присмотром Иоанникия производилась внутреняя отделка корпусов, вновь выстроенных — гостиничнаго и двух братских. При должности, притом, гостинника, от увеличившагося стекания народа и посетителей сделавшейся довольно многозаботливою, он имел много трудов и мало времени для покоя: нужно было всех удовлетворить пищею и по возможности успокоить, ибо с самого открытия монастыря и доселе считается в Святых горах священною и непреложною обязанностью странноприимства христианскаго.

Не избежал ревностный инок и искушений врага спасения человеческаго, покушавшагося уловить его в сети свои внезапным и непредвиденным нападением. Есть предание, что одна из посетительниц обители, по действу демонскому, уязвилась нечистою страстью на простосердечнаго Иоанникия и, пользуясь его простотою, зазвала его как бы по делу в свой номер, заперла двери и начала увлекать ко греху, как некогда жена Пентефрия целомудреннаго Иосифа. Видя себя в подобном нечаянном искушении, любитель чистоты, чтобы избежать падения, ринулся в окно и выскочил из него не без опасности для своей жизни, ибо было довольно высоко от земли. С тех пор начал он просить настоятеля снять с него послушание гостинника, что и было исполнено.

(Продолжение следует)

Запись опубликована в рубрике Жития святых, Образование с метками , . Добавьте в закладки постоянную ссылку.